Шум, поднятый против закрытия больниц в Москве, выявил интересное явление. С точки зрения элементарной логики закрытие и «укрупнение» медучреждений должно вызывать однозначное неприятие: ведь теперь на одного москвича будет приходиться меньше врачей и больниц. Но в реальности отношение к данной реформе оказывается весьма неоднозначное. Довольно большое число граждан выступают защитниками данного преобразования, заявляя о неэффективности современной медицины и необходимости ее улучшения. В том числе и через закрытие неэффективных заведений. Причем, предметом особой ненависти для многих выступают пресловутые больничные койки. Именно эти самые койки являются, по мнению многих, символом отсталости и несовершенства существующей медицинской системы.
Именно этот аспект — «койкофобия» — и представляется мне очень важным. Прежде всего, потому, что он — абсолютно не нов. Возникающие по поводу последних событий споры вызывают ощущение полного «дежавю» - потому, что именно такие же аргументы предлагались во времена позднего СССР, особенно в самом конце перестройки. То, что они вновь предъявляются практически через четверть века после ее завершения, говорит о многом.
Но пока следует сделать одно важное замечание. Рассматривая отношение к существующей медицинской системе и ее «реформам», следует исключить из рассмотрения их непосредственных виновников. Как раз с ними все ясно. «Непосредственные виновники», затеявшие очередное сокращение – а именно сокращением является данная «реорганизация» — больниц, занимаются этим не из-за какойлибо ненависти, а из-за банальных имущественных интересов. Да, больницы для них – это, прежде всего, недвижимость, а недвижимость, тем более, в Москве, есть не что иное, как самый «сладкий» кусок собственности, который только можно представить. Поэтому поведение их неудивительно, и по сути, неинтересно. Про этих личностей было много написано еще лет сто тому назад. Гораздо интереснее то, что у данной «реформы» оказалось немало сторонников и среди людей, которые от нее ничего не получают, по крайней мере, в материальном плане. Ведь понятно, что хочет вор, пытающийся украсть кошелек. Но что хотят лица, придумывающие оправдание этому вору и радующиеся его удачной «работе» — понять уже труднее.
Однако указанное выше почти полное совпадение с периодом конца СССР позволяет разобраться и в этой проблеме. Прежде всего, если внимательно рассмотреть аргументы критиков советского здравоохранения (перестроечного периода), то можно заметить, что них есть однозначно рациональное звено. Убедить советского человека, выстоявшего в очереди к врачу, или полежавшего в советской больнице в том, что данная система имеет какие-то значительные преимущества, было невозможно. Тем более, если он мог видеть (в кино или по телевизору) то, как работают врачи за границей – это было небо и земля. Еще большее сомнение вызывало то, что наиболее значимые граждане советской страны старались лечиться за границей – это было самым сильным аргументом против советской медицины. Разумеется, были «номенклатурные» больницы, но и они, при всем своем преимуществе перед массовыми клиниками, были лишь бледной целью той, настоящей медицины, которой так не хватало в «совке».
* * *
Но это был только первый «слой» проблемы. Если бы речь шла только о «крутости» западной медицины – то есть о том, что она имеет гораздо больше ресурсов, нежели советская, то было бы не так страшно. Это означало бы то, что надо пустить на советскую медицину больше средств – и она сравнялась бы с западной. Но дело обстояло еще хуже. Многие советские граждане видели проблему не просто в недофинансировании медицины – а в самой ее структуре. Именно поэтому они предполагали, что простой приток средств в эту отрасль положение не спасет – речь должна вестись о полной ее перестройке. Как уже сказано выше, борьба с «коечной системой» началась не вчера. Уже в конце Перестройки пошла речь о том, что пора бы отказаться от стремления к увеличению числа больничных коек и перейти к иным методам лечения. Дескать, это у нас, чуть что – и стремятся госпитализировать больного, а вот в развитых странах обходятся без этого. Почему – было неизвестно. То ли у них лечение столь эффективное – что больному не требуется пребывание в стационаре – дали «волшебное лекарство» и он встал и пошел. То ли у нас людей насильно держат в больницах, не позволяя им идти туда, куда особенно хочется. Наконец, могла быть и еще одна причина – у нас лечатся люди, которым особенное лечение не требуется. Дескать, вместо того, чтобы вкалывать, как все на заводе, эти бездельники предпочитают наслаждаться жизнью в теплой больничной палате.
Впрочем, большинство людей воспринимало проблему, как «комбинацию» всех трех причин. И заграничных «чудо-лекарств» у нас нет, и врачи бездумно держать больного весь положенный срок, хотя он давно здоров, ну и лентяев-паразитов хватает. То же самое, впрочем, принималось не только для стационарного лечения – проблемы с амбулаторным виделись точно такими же. Сколько было, например, разговоров о том, что многие стремятся «по первому чиху» выскочить на больничный, чтобы, опять же, уклониться от своего трудового пути. Таких «паразитов» даже в «Крокодиле» пропесочивали по полной. Ну, и разумеется, подспудно все сильнее выкристаллизовывалась идея о преимуществе «рыночной медицины», при которой человек может потратить свое время на зарабатывание денег. Которые в любой момент потом сможет конвертировать в действительно нужное и качественное медицинское обслуживание.
Этот аргумент оказался в ряду тех аргументов, которые «перетянули» большинство советских людей к принятию рыночной экономики, как своего желательного будущего. Правда, несмотря на все, медицина долгое время продолжала нести советские черты. Что поделаешь – инерция систем подобного размера колоссальна. Разумеется, можно было бы полностью приватизировать систему здравоохранения и позволить «невидимой руке рынка» привести данную систему к западной эффективности, но данный вариант нес слишком большие риски. Даже ельцинские власти понимали, что данный путь приведет только к потере возможности медицинского обслуживания для большинства населения – а это уже чревато опасностью социального взрыва. Поэтому тянули до последнего, тем более, что тогда существовало еще огромное количество более «вкусных» кусков. И только когда эти свободные куски кончились, либеральные реформаторы обратили свое внимание на медицину, впрочем, введя весьма «щадящую» страховую систему.
Впрочем, рынок действительно брал свое, и помимо этой государственно-страховой системы стала формироваться вполне рыночная, частная. Со всеми атрибутами «западной жизни», вроде красиво отделанных помещений и современной техники. Первыми ласточками стали всевозможные стоматологические кабинеты, которые стали возникать еще в конце 1990 годов. Эти кабинеты словно подтверждали ожидание реформаторов: тут лечили быстро, качественно и даже не особенно дорого. Впрочем, не особенно – это смотря для кого, «бюджетнику» или пенсионеру в частные кабинеты можно было не соваться. Но для антисоветчиков эти категории граждан мало что значат – а вот пресловутый «работающий человек», особенно работающий в «частной фирме» в офисе вполне мог удовлетворить свои лечебные потребности по вменяемой цене и без очередей. Поэтому вслед за стоматологией стали возникать частные клиники по всем остальным отраслям медицины. Правда, цены тут были уже соответствующие, но если обращаться не особенно часто – то денег могло хватить.
Ключевое слово тут — не особенно часто. Впрочем, оно относится не только к частным клиникам. Как уже сказано выше, огромное число людей в позднем СССР считало, что частое обращение к врачу является не благом, а злом. Доставалось даже диспансеризации – достаточно вспомнить «борьбу с флюорографией» в конце 1980 годов. Да и в самом деле – зачем это здоровых людей таскать в больницы, пускай туда больные ходят… Поэтому, как только «новая Россия» стала реальностью, от регулярной диспансеризации с радостью отказались. Впрочем, одним этим дело не ограничилось. 1990 годы стали годами, когда многие с радостью восприняли идею: «нам некогда болеть». Рынок принес в страну столь ожидаемые «заграничные» «чудо-лекарства», которые могли быстро согнать любую хворь (на самом деле, конечно не любую, но тогда особенно не задумывались). Пресловутый «панадол», которые примешь – и можешь снова заниматься своими делами, стал таким же атрибутом времени, как «сникерс» или «кока-кола». Для огромного числа людей, которые хотели быть успешными, это казалось прорывом – достаточно было выпить таблетку – и не думать о болезни. Разумеется, «панадол» был лишь вершиной айсберга – на деле, количество лекарств «для быстрого выздоровления» было огромным. Например, многие любую простуду глушили «лошадиными дозами» антибиотиков.
Полностью статью можно прочитать по ссылке Red-Sovet
